Владимир Микушевич: "Земля именинница"

Величайший мыслитель, поэт и переводчик Владимир Борисович Микушевич о тайной силе матери-земли.

1

Праздник следовал за праздником на Руси в конце месяца, называвшегося кветень или цветень (по-теперешнему апрель).  Выделялся среди праздников день Георгия Победоносца, Егорьев день (23 апреля). Неделю спустя было уже первое мая, день пророка Иеремии, по-русски попросту Еремей-запрягальник.  Между ними таилось  и для знающих красовалось двадцать седьмое апреля, день апостола Симона Зилота (ревнителя), день, когда земля именинница. По-новому это десятое мая, так что выходит: День Победы празднуется накануне дня, когда древняя, она же Святая Русь, праздновала именины матери земли. Таковы таинственные пути истории, за тысячелетия предусматривающей, когда что праздновать и что оплакивать. Ещё точнее выразился Константин Случевский:

Особенность этих цветенских, апрельских праздников, переходящих в майские, в том, что это праздники трудовые. Даже Егорьев день, когда впервые выгоняют скотину на пастбище, требует работы. Егорий,  он же Георгий, не только Победоносец, он земледелец. По Библии, Иеремия – пророк, оплакивающий разорение Иерусалима,  а по-народному он Еремей-запрягальник, в его день пора начинать пахоту, и Мамин-Сибиряк в очерке «Бойцы» описывает, как на реке Чусовой задержался ледоход и артель бурлаков грозит «выворотиться», то есть, бросить будущий грошовый заработок ради своей пашни, которая не ждёт.

Но у именин земли своя особенность.  В этот день пахать как раз не полагается, грех пахать, как сказано у Даля в «Пословицах русского народа», и приходится обратиться к древнейшим источникам, чтобы найти объяснение этому запрету, коренящемуся в давнем прошлом.  Так в индийских законах Ману сказано: «Земледелие добродетельно, - так думают многие, но такой образ жизни порицается благочестивыми, ибо дерево с железным наконечником ранит землю и существа, живущие в земле» (Х, 84). Вспоминается рассказ русского переселенца, начавшего честь по чести пахать свой новый надел в Сибири.  К нему пришли  представители местного коренного народа (вероятно, якуты или буряты) и настоятельно просили не ранить землю. «Земля-то изболит, - говорили они, - траву родить не будет, а чем тогда скот кормить?» Пахарь продолжал делать своё дело, но, проснувшись на рассвете, увидел перед собой прежнюю зелёную поляну.

«Ну, нашаманили», – подумал пахарь, но всё оказалось проще: за ночь ревнители земли уложили по-прежнему дёрн, перевёрнутый плугом. Если обратиться к самым истокам человеческого рода, выяснится, что первое убийство совершил именно земледелец Каин, привыкший ранить землю. Каин убивает своего брата Авеля, кроткого скотовода, который приносит Богу жертву «от первородного стада своего и от тука их» (Быт. 4,4), а Каин приносит Богу жертву от плодов земли, но Бог принял жертву Авеля, «а на Каина и на дар его не призрел» (Быт. 4,5). И тогда Каин из ревности к Богу восстал на Авеля и убил его (не тем ли орудием, которым ранил землю?). И Бог осуждает Каина во имя земли: «И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей» (Быт. 4, 11).  Но при этом Бог налагает на Каина знамение, «чтобы никто, встретившись с ним, не убил его» (Быт. 4, 15). При этом Каин строит первый на земле город, его потомки начинают играть на гуслях и свирели, а также ковать орудия из меди и железа. Иными словами, то, что принято называть культурой и цивилизацией, идёт не от Авеля, а от его убийцы Каина, и приходится предположить: культура и цивилизация сами по себе не безгрешны, и недаром им во все времена сопутствовало кровопролитие.

Впрочем, тут есть ещё одно действующее лицо: земля, на которую ссылается Сам Бог. Каин проклят от земли, но не отвергнут ею. Обречённый быть изгнанником и скитальцем на земле, он строит город, из чего не следует, что города угодны земле. Но земля не просто остаётся у истоков истории, она участвует в истории, постоянно напоминая о себе неожиданным, не всегда понятным образом, позволяет себя возделывать, но иногда приносит при этом плоды, от которых Бог отворачивается, как при жертвоприношении Каина, напоминая: «если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит» (Быт. 4, 7).

2

Французская писательница Симона Вейль предполагала: «У разных народов (Индии, Египта, Китая, Греции) были, возможно, Священные Писания, являющиеся откровением в той же мере, что и иудео-христианские Писания» (Ангелика Крогман. Симона Вейль. «Аркаим», 2003, с.254). В Книге Бытия земля, сотворённая Богом, сама участвует в сотворении мира: «И сказал Бог: да произведёт земля душу живую по роду её, скотов и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так» (Быт. 1, 24). И человека Бог создаёт из праха земного, то есть из той же земли (Быт. 2, 7). Согласно Теогонии Гесиода, Гея земля, выделившаяся из Хаоса, порождает Урана-небо, титанов и титанид. Её сын Антей был непобедим, пока черпал силу от прикосновения к матери земле, и Геракл победил его, лишь оторвав от земли. Эллинское почитание земли запечатлено Шиллером в балладе «Элевсинский праздник» и воссоздано в русском стихе В.Жуковского:

Эти строки цитирует в романе Достоевского Дмитрий Карамазов, которому предстоит пойти на каторгу по ложному обвинению в отцеубийстве.  И тут же он обращается с неразрешимыми вопросами к той же матери-земле: «Но только вот в чём дело, как я вступлю в союз с землёю навек? Я не целую землю, не взрезаю ей грудь, что ж мне мужиком сделаться или пастушком? Я иду и не знаю: в вонь ли я попал и позор, или в свет и радость. Вот ведь где беда, ибо всё на свете загадка!» (Ф.Достоевский.  Собр. соч.  Л, 1991, т.9, с.121-122).

История России – не что иное как попытка разрешить эту загадку. Другому герою Достоевского, Родиону Раскольникову, падшая женщина, Соня Мармеладова советует сделать то, на что не решается Иван Карамазов: «Поди сейчас, сию же минуту, стань на перекрёстке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны и скажи всем, вслух: «Я убил!» Тогда Бог опять тебе жизни пошлёт». И Раскольников, действительно совершивший убийство, перед тем, как явиться с повинной, буквально выполняет её наставление: «Он стал на колени среди площади, поклонился до земли и поцеловал эту грязную землю   с наслаждением и счастием. Он встал и поклонился в другой раз.

– Ишь нахлестался! – заметил подле него один парень.

Раздался смех».

Этот смех и есть настоящее наказание за преступление, совершённое Раскольниковым. Достоевский вряд ли подозревал, чем обернётся через сто  с лишним лет площадная насмешка над его героем: «Это он в Иерусалим идёт, братцы, с детьми, с родиной прощается» (там же, т.5, с. 498). Раскольников – духовный предок нынешних молодых людей, отправляющихся в ИГИЛ. Кстати, и вдохновляется он при этом превратно понятым исламом: «О, как я понимаю «пророка», с саблей на коне: велит Аллах, и повинуйся дрожащая тварь! Прав, прав «пророк», когда ставит где-нибудь поперёк улицы хор-р-рошую батарею и дует в правого и виноватого, не удостоивая даже и объясниться» (там же, т.5, с. 260). В сущности, и спасается-то Раскольников только тем, что целует грязную, но родную землю, и она удерживает его от худшего преступления.

А кто такая родная земля, открывается в романе Достоевского «Бесы», и возвещает это хромоножка Марья Тимофеевна, которой самой предстоит быть зарезанной, принесённой в жертву: «А тем временем и шепни мне, из церкви выходя, одна наша старица, на покаянии у нас жила за пророчество: «Богородица, что есть, как мнишь?» – «Великая мать, отвечаю, упование рода человеческого». – «Так, говорит, Богородица – великая мать сыра земля есть, и великая в том для человека заключается радость. И всякая тоска земная и всякая слеза земная – радость нам есть, а как напоишь слезами своими землю на пол-аршина в глубину, то тотчас же о всём и возрадуешься. И никакой, никакой, говорит, горести твоей больше не будет, таково, говорит, есть пророчество» (там же, т.7, с.140).

Пророчество, как всегда на Руси, не только о будущем, но и о прошлом, без которого нет будущего. В пантеоне богов, установленном князем Владимиром в Киеве, а потом разрушенном им же после крещения, не было матери сырой земли, так как она и без того преобладала в дохристианской религии Руси. Зато другие языческие боги были ниспровергнуты, а она осталась, как писал Бердяев: «Церковь христианская приняла в себя всю великую правду язычества – землю и реалистическое чувство земли». И Бердяев добавляет: «Для церковно-христианского возрождения необходимо возвращение к старой истине язычества, к реализму матери-земли» (Н.Бердяев. Философия свободы. Смысл творчества.  М, 1989, с.34)

3

Главная особенность Древней или Святой Руси, точнее говоря, её святость – в полном, почти буквальном отождествлении государства и земли.  Это трагически подтверждается «Словом о погибели русской земли» (XIII век), малым русским Апокалипсисом. А в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона (XI век) о князе Владимире сказано: «И единодержец быв земли своей». Органическое, телесное единство государя и земли воспето словами вещего Бояна, приводимыми в «Слове о полку Игореве»: «Тяжко тебе, голова без плеч, худо тебе, тело без головы». «Так и русской земле без Игоря», – добавляет безымянный автор поэмы. И сразу же земля соотносится с Богородицей: «Игорь едет по Боричеву, ко Святой Богородице Пирогощей» (Пирогощая от слова „пирг“ – башня. Вероятно, Башенная икона в церкви Успения в Киеве на Подоле). Венчание на Царство на Руси изначально означало венчание с землёй. Именно в этом смысле ответил Николай II на вопрос переписи 1897 г., когда написал, что он «Хозяин земли русской». По старинной традиции слово «хозяин» означало не «владелец» и не «распорядитель», а супруг. В этом смысле отречение царя от престола приравнивалось бы к разводу, если бы такой развод был возможен, но поскольку такая возможность оставалась сомнительной даже для её инициаторов, последовало цареубийство, обернувшееся для русской земли вдовством, что продолжает смутно ощущаться, а где смутное, там призрак и угроза смуты. «Нет хозяина», – говорят с тех пор в России и продолжают так говорить, хотя появились хозяева, не являющиеся хозяевами.

 Супружеские узы государя с государством знакомы не только Святой Руси. Прежде всего поэт, но также проницательный политик Ф.И.Тютчев писал:

Но история показала: обручение с морем не то же самое, что обручение с землёй. Море толкает к экспансии, к агрессии, возводя пиратство в политический принцип, и, в конце концов, оборачивается против того, кому этот принцип навязало. Море есть отрицание твёрдой почвы. Уже в восемнадцатом веке английский поэт Александр Поуп писал:

Тютчев так заканчивает стихотворение и краткую историю Венеции:

А в двадцатом веке Адриатика коварных венецианских дожей обернулась атлантизмом, размывающим Европу, Америку и утопию земного шара (земной шар – антипод матери сырой земли).

Но и под натиском атлантической стихии с её реформами и с навязчивыми имперскими-империалистическими амбициями земля оставалась землёй, по крайней мере, как русская земля.  В 1882 г. Глеб Иванович Успенский выпустил книгу под названием «Власть земли».  В этой книге земля – поистине именинница, хотя именины её невесёлые. Глеб Успенский предостерегает от изощрённых аналитических толкований, уводящих от прямого смысла книги: «Земля, о неограниченной, могущественной власти которой над народом идёт речь, есть не какая-нибудь аллегорическая или отвлечённая, иносказательная земля, а именно та самая земля,  которую вы принесли с улицы на своих калошах в виде грязи, – та самая, которая лежит в горшках ваших цветов, чёрная, сырая, – словом, земля самая обыкновенная, натуральная земля». Отношение к этой земле, уменье расслышать, что она требует, подсказывает и приказывает, составляет глубинную суть русской истории: «Оторвите крестьянина от земли, от тех забот, которые она налагает на него, от тех интересов, которыми она волнует крестьянина, добейтесь, чтоб он забыл „крестьянство“, – и нет этого народа, нет народного миросозерцания, нет тепла, которое идёт от него» (Г.Успенский. Избранные произведения. М, 1952, с.306). Не приходится возражать против того, что нет тепла; его отсутствие – главное, что извращает и обесценивает нашу жизнь. Но пока нам этого тепла не хватает, нельзя согласиться с тем, что нет этого народа, то есть, нет нас. Иначе бы мы удовольствовались центральным отоплением.

Об этом задумывался П.А. Столыпин, и трудно с ним не согласиться: «… Правительство желает поднять крестьянское землевладение, оно желает видеть крестьянина богатым, достаточным, так как, где достаток, там, конечно, и просвещение, там и настоящая свобода». Так он говорил в Государственной Думе 10-го мая 1907 г.

Как будто программа Столыпина в принципе противоречит программе коллективизации, однако между этими двумя программами общего больше, чем кажется на первый взгляд. Обе они строятся на чисто рациональной, рационалистической основе, а в жизни земли далеко не всё рационально.  Столыпин должен был учитывать: с появлением богатого, достаточного крестьянина появится множество не то что недостаточных, а просто разорённых, обездоленных крестьян, убеждённых в том, что с ними поступили несправедливо, нарушили народную правду, присущую матери земле. Так реформа Столыпина столкнулась с властью земли. Глеб Успенский писал: «Непонятный, запутанный текст „Апокалипсиса“, который с такой охотой читают деревенские грамотные люди, в толкованиях этих последних получает совершенно неожиданно самый ясный смысл, потому что оказывается написанным насчёт того, что земли будет вволю» (там же, с. 320). Столыпинская реформа была воспринята народом не как наделение землёй, а как изъятие земли, которой должно быть вволю (слово «воля» здесь чрезвычайно уместно: не свобода, а воля). Земля не просто должна была принадлежать народу, сам народ был земля. Русский философ Фёдор Степун так и писал уже в двадцатом веке: «… русский дореволюционный, главным образом, крестьянский народ – это ещё земля» (Ф.Степун. Бывшее и несбывшееся. London, 1990, с. 25-26). Таким образом, земля изымалась у земли. Вот в чём совпадение столыпинской реформы с коллективизацией.   Если вернуться к Апокалипсису, земля на стороне жены, облечённой в солнце: «Но земля помогла жене, и разверзла земля уста свои, и поглотила реку, которую пустил дракон из пасти своей (Откр., 12, 16). Так у истоков истории «земля отверзла уста свои», чтобы принять кровь Авеля (Быт. 4, 11).

Кровопролитная история русского двадцатого века – это столкновение советской власти с властью земли. Нельзя сказать, что власть земли победила в этом столкновении, но и побеждена она быть не может. Коллективизация оторвала от земли миллионы людей и направила их в города, чтобы произвести индустриализацию. Эти миллионы так и остались в двух или трёх городах, когда постиндустриальная цивилизация уже не нуждается в миллионах рабочих рук. Искусственно создаваемые рабочие места – лишь замаскированные пособия по безработице, подтверждающие, что общество потребления – очередная разрушительная утопия. А между тем из окон поездов и самолётов видна бескрайняя земля, томящаяся в запустении, уникальный ресурс русского человека, и эта земля согласна принадлежать лишь тому, кто сам ей принадлежит. Бессмысленно обрабатывать землю, не понимая, что это она обрабатывает, одаривает нас, как в «Сонетах к Орфею» Рильке, прикоснувшегося к русской земле: